Таким как она, оленеоким и стройным, посвящают сонеты. Мне было девятнадцать, и я ничего не смыслил в любви, но чтобы любить многого понимать не надо. Достаточно лишь слушать сердце. И я слушал, что шепчет оно, бешено колотясь в груди, подыгрывал на гитаре. У самого сердца я хранил первоцвет, приносил его завернутым в тряпицу и, развернув, восклицал: «Смотри!» Она всплескивала руками, а потом бросалась мне на шею. Мы могли стоять часами, обнявшись, под ветром, снегом и дождем. У нас не было денег, но нас это мало заботило. Она кувыркалась и ходила по канату, я носил маленькую итальянскую шапочку, расшитое ромбами трико и метал ножи. Каждый раз, когда ее тонкая фигурка взлетала вверх, у меня замирало дыхание. И тогда я, не верящий в бога, складывал вместе ладони, скрещивал пальцы, и тихо просил о том, чтобы она не оступилась. Уж не знаю, кто там заботился обо мне, я верил, что это помогает. Один шаг и один вдох, легко она подпрыгивает вверх и делает кувырок. Приземляется, склоняется в почтительном поклоне и снова взлетает вверх. Все это казалось волшебством. Я был уверен, что такие, как она, спускаются с неба, и был прав. Однажды небо забрало ее. В праздник Пасхи, взлетев слишком высоко, она расшиблась насмерть. С тех пор я больше никогда и никому не дарил первоцвет.